Джон: – Даже при всем своем умении я уже перестаю быть профессионалом после часа работы. Если не сделаю хотя бы пяти-десятиминутный перерыв, я не отвечаю за свои дальнейшие действия. Рука теряет чувствительность, ей обязательно отдохнуть надо. Если два часа ешь одну картошку подряд, почувствуешь себя картошкой.
По моим представлениям, человек после часа работы не способен совершать правильные действия. Ему надо делать хотя бы пять минут перерыв, тогда рука восстанавливает чувствительность. Лучше недоделать, но не терять взаимодействие с человеком. Не терять взаимодействия – это будет работа до конца.
Оксана: – Мы же здесь на семинаре учимся. Она меня не лечит, она не тот доктор, который из потока вот так вот все идеально сделала.
Джон: – Правильно, вы думаете, что вы учитесь, а я постоянно вижу негативные эффекты от вашего обучения. В результате я просто исправляю то, что другие делают из состояния механики вместо того, чтобы делать из живого потока. Это не процесс обучения. Наши первые десять лет кунты основной практикой была медитация, учились работать с энергиями.
Андрей: – Ты не показывал вообще ни одной техники. Медитация – это была одна техника, которую ты показывал. Мы все точились через поток. И потом я удивился, что ты начал давать техники. И почему до этого их не давал?
Джон: – Смотри, как все складывалось. Я техники начал давать уже тогда, когда вы уже дозрели, тогда можно уже было давать техники. Было понятно, что для вас техника вторична. Для вас основное – это поток, это энергия. Вы работаете с энергией, потому что вы годы точились на работу с энергиями. Народ начал добавляться и входил уже в текущий процесс, когда мы 50% занимаемся медитацией, 50% занимаемся работой с телом.
Андрей: – Сейчас мы в основном мантры поем, а раньше еще и с картинками работали, медитации были еще и созерцательные.
Джон: – Я теперь не даю созерцательные, потому что вы уже сами можете прекрасно это делать. Мантры спели – и я автоматически созерцаю, я успеваю там 15 картинок через себя пропустить. А еще многие хотят работать с телом, работать профессионально, а для этого нужно тренироваться. Раньше у нас не было задачи создания лечебной структуры, она появилась спонтанно, выросла из того, что происходило. Работа с телом раньше была на другом уровне, чем сейчас, помнишь? Тогда надо было просто подойти, попасть в какую-то точку пальцем, и это меняло все состояние: это было искусство, на одном легком касании человеку исправить его состояние. И Ленский тогда показывал чудеса, можно сказать.
А вот то, что сейчас пот идет, противоречит принципу остеопатии.
Андрей: – В остеопатии сейчас это и происходит. Стилл-то работал из спонтанности, а потом начали копировать его движения.
Джон: – Начали копировать, создавать технику, да.
Раньше же у нас как было? Я был просто в шоке: Ленский сколько там, два или три года занимался всего… Сидит, допустим, человек, и видно, что у него какой-то там внутренний раздрай, и Володя подходил аккуратненько так вот, да, – шлеп! – и так элегантненько… И пошел себе дальше. Он даже не узнавал, что с человеком, а тот человек уже начал улыбаться. Не так, как Азончик Света улыбалась, не так, как будто черепашка, да.
Чего смотришь?
Света: – Любопытно, как улыбается черепашка.
Джон: – Переход акцента на работу с телом был вынужденный, практически все, кто старая гвардия, стали профессионально работать с телом, зарабатывать, проводить семинары, занятия делать. То есть, эффекты есть. Но, мы уже начинаем идти через пот. Не было раньше никакого пота, не было никогда. Было изящество и изящные касания. И не было никакого негатива тогда. Не то, что сейчас приходит, приходится часто кого-то возвращать. Просто было ясно: ты не изящен – бери лопату, иди копай и развивай свое изящество. То есть, не было никаких объяснений техник, что вот давай вот так вот и вот так вот сделаем. Сейчас мы именно к этому пришли. Но я так не хочу, я хочу уйти от этого, иначе мы потеряем смысл кунта-йоги.
Андрей: –Ты мне сколько раз говорил: «Я тебя научу, и ты будешь технику сам рождать под каждое движение, под каждый случай».
Джон: – Правильно, я же всем говорил, что я антиучитель. Человек, который разучивает людей. А тут получается, что я их «обучиваю». Я сам себе начинаю противоречить. Это горькая правда. Я так пойду и напьюсь с горя сейчас. Так что давайте, теряешь изящество взаимодействия – все, иди занимайся дальше.
Андрей: – Можно другой какой-то вариант, например, эти техники постигать через медитацию. Прежде чем делать руками, допустим, делать медитацию.
Джон: – Это опять будет техника.
Андрей: – Техника медитации, ты имеешь в виду?
Джон: – Логическая взаимосвязь, которая будет механичной. Движений миллиарды, ты не можешь перед каждым движением медитировать, оно рождается, оно спонтанное. Движение идет вместе с медитацией.
Андрей: – Оно рождается, да.
Джон: – А спонтанности ты не научишь человека. Ты просто можешь показать, что он может жить из спонтанности. Если бы я хотел вылечить Азончика, я бы ей не помог бы и доли того, что я сделал. Мне наплевать, помогу я или нет. Не хочу я лечить. Совершенно мудрый ничего не делает – ситуация складывается сама собой. Человек должен стать более живым в процессе процедур этих. Азончик стала более живой – у меня была такая задача, чтобы сделать ее более живой. Все. Более живой – значит, болезнь уходит. И это основной принцип. А не то, что мы должны ковыряться, выковыривать напряжение. Вот так стирают белье.
Надя: – Ну вот, наверное, в тот момент, когда вы подошли, уже не было задачи сделать живым, а у меня была задача научиться этому движению.
Джон: – Только начинаешь учиться движению, считай, что ты попадаешь в ловушку собственного ума. Потому что это движение в любую секунду становится абсолютно другим. Я терпел это, потому что все нормально было. Это, знаешь, как мальчик, да? Не говорил, не говорил 6 лет, думали, уже к врачам ходили всем, светилам показывали, в Москву там возили, молчит и все. Ну, они и забили. Потом как-то кушают, ему уже 6 или 7 лет, он говорит: – Суп несоленый.
– Ты что, говорить можешь?
– Да, могу.
– А что ты раньше молчал?
– А раньше нормально все было.
Здесь, пожалуйста, белье не стирать. Здесь изящно, изящно, это искусство врачевания. Это разные вещи. Мы не стиральная машина. В следующий раз увижу, кто начинает стирать белье, я буду, не знаю, звать Ленского. Ленский будет смотреть на вас с укором, а вы этот взгляд никогда не выдержите.
…
Вера: – Можно с вами поделиться своими соображениями?
Джон: – По поводу чего?
Вера: – Ну, это насчет этой темы, которую вы поднимаете.
Джон: – Ну?
Вера: – Получается, что я как новичок, приезжаю и, в принципе, очень смутно представляю, на что я еду и что делать. Вы начинаете показывать какие-то приемы, и получается так, что…
Джон: – Я не показываю приемы, я показываю подход. Я беру на каждом человеке и показываю, что к каждому человеку имеется свой подход, уникальный. Я никогда не повторяюсь. Если бы я показывал приемы, я бы хоть раз повторился.
Вера: – Я понимаю.
Джон: – Я не повторяюсь ни разу. Поэтому приемом то, что я показывал, назвать нельзя. Я показываю искусство, как взаимодействовать.
Вера: – Хорошо, вы показываете это искусство.
Джон: – Ну.
Вера: – Но что, когда нет никакой общей базы, на что опереться, из чего это искусство родить из себя? Когда нет ни опыта…
Джон: – Ну это ты только о себе можешь говорить.
Вера: – Я говорю о себе, о человеке, который приехал впервые.
Джон: – Потому что если мы говорим про остальных, здесь люди занимаются по очень много лет, от нескольких лет до очень многих лет. Здесь нет новичков.
Андрей: – Десятков, сотен лет.
Вера: – Короче, я говорю о себе как о новичке, да.
Джон: – Ну.
Вера: – И вот тогда действительно как-то непонятно. Только сейчас, к какому-то дню семинара приходит осознание, что да, можно там поток поймать, вот это какое-то свое особое состояние. Но как взаимодействовать? То есть, это уже вопрос.
Джон: – Ну, понимаешь в чем дело, я с тебя пока ничего даже спрашивать в ближайшие годы не буду, потому что ты новенькая. Ты просто входишь и начинаешь впитывать все, что здесь происходит, и через это как-то подключаться. Пока к тебе не может быть претензий. Ты можешь ошибаться, ты можешь вообще стирать белье бесконечно долго. То есть, не бесконечно, но пара лет у тебя есть в запасе, не переживай. Это уже, получается, навороты для тех, кто давно занимается.
Вера: – Ясно. Ну, я восприняла это как на свой счет.
Джон: – Нет, на свой счет не надо вообще. Ничего личного и ничего на свой счет воспринимать не надо.
Вера: – Хорошо.
Джон: – То есть, каждому говорится в свое время. Потому что от ребенка, который только поступил в школу и изучает таблицу умножения, нельзя требовать высшей математики. Это будет, по меньшей мере, не целесообразно. Да он и не поймет, за что его мучают )
Вера: – Ясно.
Джон: – А здесь есть люди, которые прекрасно понимают, что происходит.
Надя: – Когда-то я тоже с Оксаной работала, и переработала, это то, что вы сейчас хотели предотвратить. И вы тогда сказали, что нужно надувать парус, а не толкать корабль. Запускать движение.
Джон: – В том-то все и дело. Я просто увидел, что корабль толкают вместо того, чтобы поднять паруса. И при этом, до того момента, как я к вам подошел, нормально все было, я же молчал. А когда ситуация начала нагнетаться, Надя начала стирать белье, я и сказал все. А ты, Оксана, ожидала, что она сейчас исправится?
Оксана: – Я расстроилась, потому что я не почувствовала, что Надя начала стирать белье и не чувствую этого и сейчас.
Джон: – Ну, ты бы это почувствовала, когда бы тебе стало плохо потом. А я поймал момент перехода, когда ситуация могла повернуться на другие последствия. И мне это проще сделать. Потому что когда лежишь, ты не знаешь, что там творится. Ты же не видишь ситуацию. Ты думаешь, что сейчас человек возьмет и начнет делать правильно. Так и мне так часто казалось. Я тоже, сколько раз попадал. А потом уже, оказывалось, что проехали тот момент, когда можно было ситуацию обыграть по-другому. Я сам попадал на это. Поэтому я понимаю, что ты могла этого не чувствовать, легко. Изнутри системы нихрена не видно, что происходит. А я уже увидел рвение толкать корабль у Нади.
Надя: – Ну, а с другой стороны, ведь могла бы я и подхватить снова этот парус вот этим движением, которое Оксана показала.
Джон: – Вы могли бы это исправить вдвоем. И тогда не было бы этого разговора, который, я уверен, полезен очень многим. Вот вы бы втихаря между собой договорились и решили, что вы что-то поняли, и так потом так улыбались, в итоге, «ну что, ты поняла, да? я тоже понимаю это», и радовались бы весь вечер. А эти все куда? Вот эту куда девать эту, в розовом? Оставить за бортом?
Надя: – Вы не дали бы, вы же капитан корабля, всех забрали бы.
Джон: – Слушай, мы все в одной лодке плывем. Мы не можем кого-то пустить вперед, а кто-то останется позади, он останется за кормой. Оксана, если бы ко мне люди не подходили исправлять ситуацию, я бы вообще молчал. Общая ситуация такая, что это повсеместный промах, он характерен для нашей группы сейчас.