Джон: – Всё, я вижу: она по-другому будет выстроена.
Любая картина мне очень сложно даётся, везде выворачиваюсь через страшную жопу. То есть, в любой картине я прохожу через лабиринт. Любая моя картина проходит через лабиринт. Здесь ещё нет прохода. Он просто назревает, движение нагнетается, он ещё впереди… если вообще появится. Я понял, что сейчас я не могу соединить, как думал. Это такой должен быть ход отступления, отход назад, долгий куда-то переход туда, а потом обратно. У меня все картины так пишутся, только одни быстрее проходят, а другие медленнее. Эту «черепашку» сколько времени писал, да?
Оксана: – Я думала, что «паучиха» из быстрых, живенько так начал.
Джон: – Но, оказывается, нет. Оказывается, нет прямых решений.
Оксана: – Она с первого взгляда казалась лёгкой, но непонятной, как рисунок ребёнка, паук, саламандра, радуга. Не было истории.
Джон: – Просто прямых решений никогда не бывает в жизни. Ты не можешь пройти в точку А и в точку В прямо. Чтобы дойти, надо идти через точку С, D, ещё какой-то кривизной.
Оксана: – Интересно, что «черепашка» мне сразу была близка и понятна. Я наблюдала, как ты её трансформируешь, из какого-то понятного состояния. А эту до последнего, до того когда ты нарисовал буквы, паука, когда оно задвигалось, – до этого было вообще непонятно.
Джон: – Здесь основополагающие, – буквы и паук, на них построено. Мы должны прийти к этому пауку. Выстроить всю картину вокруг паука, то есть, паучихи. Но она не выстраивается ещё. Логика здесь не годится.
Оксана: – Не выстраивается, да.
Джон: – Вот поэтому эти «Авиньонские девицы» – это потрясающий по своей силе момент разрушения любой логики построения картины. Но она работает. У Пикассо, конечно, мегасознание. Он просто взял, смёл рамки, он быстро написал, он даже не думал про это. Он взял и написал картину, которая не должна вообще существовать по построению порядка. Некоторые смотрят на картины фрагментарно, якобы профессионально.
Оксана: – Я при этом ухожу спать.
Джон: – Ты такие вещи понимаешь, а кое-кто, будучи художником, втыкает в другое взаимодействие, но не понимает общей массы. Поэтому у него картины всегда фрагментарны. У него нет ни одной картины, с которой хочется жить.
Оксана: – Я удивлялась, думаю: «Нихрена себе, он видит всю эту технику».
Джон: – А цельности нет у него. Он не видит картины целиком.
Оксана: – Я картину вижу другим… Он видит это глазом профессионала, а я видела… Помнишь, в какой-то момент я сказала, что ты изменил саламандру? Я не понимаю, что ты изменил, но чувствую, что у меня внутри что-то стало отзываться на неё.
Джон: – У всякой картины я хожу по лабиринту. И то приближаешься к центру, то удаляешься. У меня же есть шикарный фильм, да. Ты видела про лабиринты кино?
Оксана: – Мы, по-моему, пару лет назад все смотрели на семинаре в Орявчике(прим.: фильм «Лабиринты – магические линии, начертанные человеком»).
Джон: – Реально ты приближаешься к центру лабиринта, когда от него удаляешься. Потому что, в итоге, по касательной приходишь к нему. Вот так и прохожу через любую картину, через лабиринт. Моё сознание проходит все те трансформации, всё то движение и эмоциональное, и психологическое… и каждый раз одно и то же. Каждый раз одно и то же. У меня нет другого. Есть картина, вот эту я написал сразу, вон ту. Но это мандала, это не то, чтобы, картина-картина. (прим. Мандала практики «Солнцеворот», не символы.)
В ней нет истории. Когда есть история, всегда приходится выкручиваться.
Оксана: – Оно же и в жизни так. Так хочется что-то наметить, с тем же Лёшей, с той же Индией. Вроде намечаешь, планируешь, и… я чувствую, что пованивает, но иду за намеченным. Никакого лабиринта. Хорошо, что у тебя хватает дальнозоркости не поехать в Индию, не делать по плану. Я очень обязательная, по-любому бы поехала. Потому что такой человек. Сегодня себе удивилась: наверное, чуть ли не первый раз в жизни запланировала, но этого не сделала. Обычно вот эти обязательства перед другим, перед собой, – разобьюсь в лепёшку, но сделаю.
Джон: – С таким характером ты чуть не сдохла в итоге. Красота всегда неожиданная. Она не может быть прогнозируемая. Красота рождается из спонтанности. Ты не можешь родить что-то хорошее, правильное из головы.
Оксана: – У меня сегодня было это во сне. Правильность-правильность, а потом облегчение от того, что не надо правильно, надо по-живому.
Джон: – Я вспоминаю одного парня, которому не было дано правильного пинка под зад, чтобы он пошёл по своей траектории. Его сунули в эти правильные рамки, которые для него были богопротивные. И он сопротивляется этому до сих пор, он будет всегда сопротивляться. И сейчас ему очень трудно войти в свою колею, потому что у него инерция. Можешь себе представить, да? Вот так можно исковеркать молодое сознание, когда мать бежит в погоне за правильным: теряется вся красота, а парень, он рождён для красоты.
Оксана: – Сегодня читала в интернетах статью о детях, там была тема: «Не заставляйте детей читать, потому что вы никогда уже их не заставите». Задача родителя – дать ребёнку возможность открыть свои качества.
Джон: – А вот что человеку важно? Важно пройти лабиринт. Понимаешь, здесь умение, владение магией: сейчас магия важна.
Оксана: – Вот, не нравится футбол – пусть идёт на что-то другое, не нравится… Дайте ему найти, что ему надо. Главное – найти, где прёт.
Джон: – Более того, туда где прёт, всё равно прямого пути нет. Всё равно надо пройти через лабиринт. И везде узкий лаз. И это – магия существования. Всегда через игольное ушко надо проходить. В любом смысле. Я думаю, что у меня была куча несчастий в жизни, потому что я слишком долго жил «правильно». Я же был «золотая молодежь», мегаотличник. А ведь я даже не помню фамилию этого человека, который выиграл международную олимпиаду в 9-м классе в Нью-Йорке, а позже защитил кандидатскую на 4-м или 5-м курсе университета. И когда в 91-м году я прилетел из Нью-Йорка, зашёл в какой-то ресторан пообедать. А он там работал не официантом, а убирал со столов, подметал скатерти. Мы с ним в одной школе учились последние три года, для этих придурков суперразвитых. Потом «правильно» ударяло по моей оборотной стороне медали. Когда я встретил Тошу, я встретился с другим миром, не отличником.
Оксана: – Так как ты решился стать гибче?
Джон: – Тоша меня сбил с этого.
Оксана: – Я думала, ты стал гибче после болезни.
Джон: – Какая болезнь… После встречи с Тошей я изменил своё существование. Перестал следовать этому статус-кво в социуме. Свалил с работы, куда меня просто затолкали. Просто стал вне социума, потому что в социуме ты не можешь быть гибким, тебя социум всё равно будет встраивать в своё говно, говноструктуру. Тоша разбил это, но мне потом, понимаешь, очень сложно было, потому что я же был очень правильный, да, очень сложно было войти в это состояние гибкости. Это было трагедией моей жизни, быть мегаотличником, потом войти в Тошино состояние космоса, а Тоша взял и ушёл в наркотики. То есть, у меня же был двойной перелом в жизни: вначале – пойти за Тошей, а потом – не пойти за Тошей, не пойти в наркотики. Катастрофа, причём непонятно, какая была круче, страшнее. Не пойти в наркотики тоже было страшно, потому что я всё отдал человеку, да, я все отдал вот этому космосу, которым он был! Он сидел – он был космос, больше ничего не надо. Но потом наркотики и, было непонятно, зачем это всё вообще… Было непонятно: ты же космос, зачем наркотики? А он какую-то бабу хотел спасти, по ходу дела, по идее. Вообще ситуация настолько путаная… я даже туда не хочу вмешиваться. Я просто описываю, что моя трагедия была в том, что я понимал, что не хочу туда входить и потеряю космос, но и наркотики не хочу: я понимаю, что наркотики – это гибель. Там реально погибли многие, включая Тошу, в итоге.
Оксана: – Зачем нужно пройти через лабиринт, чтобы найти себя? Почему человек забывает, почему рождается на Земле и не понимает своего предназначения?
Джон: – Почему? Все понимают. Иисус тоже пошёл в лабиринт. Голгофа – это тот же самый лабиринт, распятие – тот же самый лабиринт. Другого нет, только система лабиринта. Ты не можешь не идти через лабиринт. Я не знаю, как сейчас, а раньше в католических храмах всегда была система лабиринта. Ты всегда должен вывернуться наизнанку в каком-то месте. Просто у меня был двойной лабиринт – я уже прошёл один лабиринт, пойдя за Тошей, а потом надо было уйти от Тоши. У меня просто мозг взорвался, я был тогда два года в тотальной жопе, в депрессии. Это мне сейчас понятно: это всё закрутка лабиринта. Ты же должен всё равно выпутаться, выкрутиться из этого. И чем сложнее ситуация, тем ты больше при выходе из неё набираешь силы. А если ситуация простая, ты из неё и выйдешь тарахтельщиком-пердельщиком.
Оксана: – Я сегодня посмотрела на эту девочку, которая после аварии лежала под капельницей, и подумала, что у Лёши пока не было толком никаких препятствий в жизни, тьфу-тьфу-тьфу.
Джон: – Лёша ещё нормальный парень. При том, что его очень редко ругают, ему всё дают, у него ещё такая хорошая карма, что он реально становится нормальным парнем. Потому что, в принципе, он уже должен был превратиться в полное говно.
Оксана: – Только сегодня об этом думала, что должны же ему выпасть какие-то сложности. Нет никого, кто в масле прокатился на вершину славы.
Джон: – Вот смотри, вся эта ситуация с этой картиной как разворачивается. Когда я так обособленно смотрю, вроде бы что-то там начинает работать. А реальная ситуация – вот эта паучиха, весь этот мир крутится вокруг неё, но он ещё не закручен, он ещё настолько сырой. То есть, она вообще совершенство, но он сырой, и он будет подтягиваться. И, в принципе, с Лёшей твоя ситуация, – она жизненная. Ты – мать, и ты можешь делать то, что делаешь, естественно: тогда ребёнок из этого будет черпать свою силу, из твоего естественного материнства. А можешь какую-то ерунду придумывать: «Лёшу надо туда, а может сюда, тут ему будет хорошо, а тут плохо». И смотри: даже то, что ты ему дашь под хвост за то, что он на тебя криво посмотрел, если это будет из естества, даст ему фору, даст ему больше очков больше, чем он наберёт в какой-то the best мегашколе, поверь мне. Я учился в лучших школах Советского Союза, the best of the best школа была, в лучшем университете, the best of the best, и я был мегаотличником. И ни одно из этих знаний мне никогда не пригодилось в жизни, никогда.
Оксана: – Это страшит.
Джон: – Это то, что потом пришлось мне отдать в жертву.
Оксана: – Почему детей не учить следовать лабиринту? Зачем им нужно вырасти до 30-ти, чтобы потом выгребать?
Джон: – Или умереть, как некоторые.
Оксана: – Почему? Вот этому надо в школе учить. Не той ерунде, что учат. Да научим детей принимать решения, делать выбор, – и не надо будет никакой ерунды, он сам себе решит и выберет, что делать.
Джон: – Для Лёши гораздо более значим тот факт, что он со мной общается, для него это какое-то зерно реальности откроет. Потому что, когда я с ним начинаю играть, он понимает, что это реальная жизнь: когда я его ловлю на айкидо вот этом. Их тренер – крутой чувак, ничего не могу сказать.
Оксана: – Он делает с детьми то, о чём мы говорим, уже сейчас.
Джон: – Всё равно, так как я учу Лёху айкидо – никто не научит.