Андрей: — Джон, как там твои родовые связи — дети внуков ещё не родили?
Джон: – Родители всегда хотят для детей совсем не то что им нужно. Мои хотели, чтобы я был инженером, и не покупали мне бумагу для рисования. Поэтому у меня с моими родителями родовая связь была потеряна ещё в детстве. И этот разрыв пошел дальше развиваться после того, как я встретил Тошу. Ещё тогда я не стал кричать «Слава КПСС!». А мои дети всё равно выросли в этом «Слава КПСС!». Поэтому, вместо родовой связи, я выхожу на какое-то другое понимание взаимодействия со своими детьми, и никогда не буду их теребить: «Когда ты мне кого-то родишь?». Я могу у Оксаны спрашивать когда она мне родит кого-то, да.
Андрей: – Да ну, о чём ты? Они уже не помнят, не знают, что такое «Слава КПСС!».
Джон: – Сейчас в школах те же утренники, все так же всех под одну гребёнку. Знаешь, они уничтожают наследие прошлого, всякую коммунистическую атрибутику. А при этом остаются коммунистами. Я вырвался из этого временного цикла самостоятельно; и поэтому у меня нет вот этого «когда ты мне родишь внука?». Скорее всего, я рожу внуков своим детям.
Азончик: — Я бы сказала, что на ранних картинах — где-то больше, где-то меньше — видны мазки. В последних картинах как будто грань между ними исчезает и они становятся единым.
Джон: — Есть разные направления живописи. Есть экспрессионизм, есть импрессионизм — разные задачи. «Ма» — очень экспрессивная. А «Олень буДДущего» — она из другой области живописи, мелатонин. Если «Ма» больше похожа на Малевича, похожая направленность: экспрессия, действие, твой шаг согласован с твоим внутренним естеством, то в «Олене» ты должен остановиться и полностью замереть, другая магия совершенно. Разная магия в этих картинах. Магия экспрессии и магия мягкого шага, мягкого поступка, мягкого действия. Очень интересный вариант подачи. И при этом забавна ситуация в том, что «Ма» я писал, когда у меня была инфекция, я сидел дома и вот эта экспрессия пёрла. А при «Олене» я, наоборот, активный и выхожу в полное состояние созерцания. Возможно, это и не связано, но разница ощутима. И подачи такие ёмкие, такие объемные. «Ма» выступает как такой танец, активный до пота. В «Олене» же ты останавливаешься и не хочешь никуда идти, никуда двигаться. А куда тебе идти? Ты уже пришёл.
Азончик, давай подробнее поговорим о «Ма» — мать же постоянно активная, просто трясётся, чтобы ребёнку было хорошо, чтобы был лучше всех, да? Она смотрит, чтобы было «хорошо для ребёнка» — вот это типичная мать. И ещё пускает слезу постоянно, когда чувствует, что ему не так хорошо, в её понимании, причём. Это же понимание матери я написал, а не понимание ребёнка. У ребёнка своё понимание, он смотрит на маму по-другому, он думает, что мама полуидиотка. Так ребёнок смотрит на мать, да?
Азончик: — Я честно скажу, что большую часть времени Ян на меня так и смотрит.
Джон: — Когда я был маленький — видел ауры, видел цвета, видел, что всё происходит, я смотрел на родителей — «что это за люди, что за гуманоиды пришли в мой мир?». У меня шли видения и я застывал и разглядывал их, а меня трясли за плечо «что ты застыл?». Я родителей видел по-другому. Но они меня видели «нормальным». Слава богу, выкарабкался я из этого состояния, поимев последствия. Родители лепили меня под свои представления о моём счастье как могли. Если бы у меня не было родителей в моей жизни, я был бы гораздо более счастливым человеком. Мать была очень хорошей, только зачем-то натягивала на меня свои ожидания.
Оксана: — Если бы человеческие дети рождались сразу способными к самостоятельной жизни, можно было бы избежать этого детско-родительского конфликта.
Джон: — Я поэтому и считаю, что надо как в Спарте — в семь лет забирать детей от родителей и отдавать их в нормальную жизнь. Помню, в 13 лет было настолько для меня мучительно, я так хотел свалить от родителей и появилась возможность поступить в интернат. Сдал экзамены и в 14 лет уже ушёл из семьи. Не в том смысле, что мои родители плохие — они прекрасные. Но они думали «хорошо» обо мне со своей точки зрения, не о таком, какой я есть. Я был самым большим расстройством в жизни моей мамы — потому что не стал таким, как она думала, что я буду.
Родители не понимают принципов сотрудничества и взаимодействия со своими детьми. Родитель накладывает свою проекцию, каким должен быть ребенок — и здесь кончается реальность, здесь кончается счастье взаимодействия, для которого ребёнок родился. Потому что родители никогда не были детьми — это два разных состояния. Маленькие дети свято верят взрослым, подрастая понимают подставу, а когда вырастут — сами же и становятся этими взрослыми. Лёд, пар и жидкость — три разных состояния воды. Дети и взрослые — два разных состояния человека.
У меня в 14 лет настольная книга была «Философия мышления», я читал труды Гегеля. Есть разные дети, есть разные родители. Мне родители были неудобны и удобны одновременно. Удобны, потому что они обо мне заботились — об этом слова плохого не скажу. Они дали мне жизнь, вырастили, создали достаточно благоприятную ситуацию тем, что позволили мне «отвалиться» от них в школу-интернат. У меня степень дисциплины была выше, чем у моих родителей. Наверное, это случается по факту рождения. Я вообще не понимал, как можно проводить время так тупо как мои родители, когда можно почитать книги, заняться изучением ситуаций, заняться изучением философии, математики, физики.
Я застывал, впадал в такие состояния, когда начинал чувствовать Солнце, Луну. В шесть-семь лет я шёл по лестнице и впадал в это состояние — на меня, знаешь, что-то находило так, я начинал видеть мир другим. Я застывал на лестнице и смотрел на всё происходящее. И это состояние моего ступора родителей обескураживало, они ко мне подходили, говорили: «Давай, что-то делай». А я делал, у меня были обязанности — я выносил мусор, мыл полы, чистил картошку. А их пугало, что я просто застывал. Я ненавижу своё детство до сих пор, не дай Бог быть маленьким. Взрослым я хотя бы могу сложить причину/ следствие. Когда же тебя трусят, а ты не понимаешь за что.
Второй раз я уже не буду рождаться в этом мире. Ни один родитель не понимает своего ребёнка до конца никогда, не слышит ни тебя, ни твоей музыки, ни твоего действия.
Оксана: — А разве хоть один человек понимает другого до конца? Мы же все дети родителей.
Джон: — Да, у всех травма. У тебя травма, у Светы травма. И мы в итоге имеем этот социум. Враждуем, потому что что-то не так как должно быть, не того цвета одежда, не того фасона штанишки. Это травма повсеместная, потому что родители вмешиваются в жизнь, мы имеем такие полные дефекты. Много талантливых разгильдяев и продвинутых людей рождаются в многодетных семьях, где на тебя вообще никто внимания не обращает. Если ты один ребёнок в семье — придётся пробиваться через кучу дерьма.
Энергия даётся в ограничении. Свобода рождается в ограничении, твоя энергия внутренняя растёт, ты становишься птицей. Поэтому, мамочки, ваша задача структурировать своих детей и вовремя дать им пинок под зад.
Оксана: — То, что самоограничения дают свободу вроде как ясно. А как внешние ограничения могут давать свободу?
Джон: — Две большие разницы: несвобода и ограничение. Несвобода — это железный занавес «совка», это тюрьма. Очень тонкий момент в понимании свободы и несвободы. Вот, Оксана, у нас с тобой отношения — это несвобода или ограничения? Где эта грань? Если ты заметила, наше взаимодействие происходит только на взаимоограничениях. Ты себя ограничила, я себя ограничиваю — и мы тогда можем общаться. А дай мне свободу от ограничений — я тебе дам свободу от ограничений, мы порвём всю эту ситуацию, начнётся разрушение того, что, создавалось долгие годы. Свобода — это продукт взаимодействия. Ограничения — это и есть свобода. Если ты на 100% себя ограничил — тогда ты можешь быть свободным.